Багруша

Трамвай цвета радуги

Подробности

Создано 02.08.2013 14:34

Автор: Юлия Бекенская

Просмотров: 2403

В Бухте Приключений пришвартовался трамвай! И не простой, а цвета радуги. Почему в природе появилось подобное транспортное средство, лучше спросить автора –  Юлию Бекенскую. Она хорошо известна читателям детской газеты "Багруша" жизнерадостными фоторепортажами. А в последнее время наполняет приключениями одноименную Бухту. То "Черным архитектором" напугает, то "Кошкино золото" подбросит, то "устриц" сыпанет, то "Старую баржу" приведет, а теперь вот целый трамвай.

 

 

 

Трамвай цвета радуги

(рассказ)

Если ты где–то совсем не нужен,
значит, кому-то необходим.
(надпись на трамвайном билете)

 

I

Колесо крутилось медленно, и было таким огромным, что Маринка задирала голову изо всех сил.

Почему оно пустое, думала она. Все ведь хотят покататься, а его крутят просто так. Даже если бы было страшно, Маринка обязательно бы стерпела, потому что очень хотелось взглянуть, как там, за оградой, и дальше, за их детским домом. Какие еще в городе домики, что за машины ездят по улицам, как гуляют дети с родителями. А ведь есть еще птицы, собаки и кошки.

Конечно, она видела кое-что на прогулках. Но идти по дороге или увидеть все сверху – это же, наверное, разные вещи? Вот если бы колесо можно было остановить, она бы влезла и держалась бы крепко-крепко. И, даже если бы страшно стало, вытерпела бы.

Она умеет терпеть. И не плакать, даже если хочется. Вот вчера, когда приходили те мама с папой, так хотелось – аж в носу щекотало.Но заведующая так смотрела. Маринка сдержалась.А ведь сначала подумала, что возьмут.

Папа был высокий, с желтыми волосами и строгим лицом. А мама – худенькая и вся какая-то съеженная. Маринка стояла у кабинета заведующей и все видела в замочную дырку. Она случайно. Услышала свое имя, когда бежала по коридору в столовую за стаканом: Анна Аркадьевна хотела им показать опыт с водой и солью.

Знала, что нельзя, но ведь говорили о ней! Она и слушала. Потом папа сказал что-то тихо и на дверь кивнул. Маринка поняла, что сейчас прогонят, и не выдержала. Голову внутрь засунула и спросила:

– Мама?

И сразу стало понятно, что это не мама, а совершенно чужая тетя. Она вздрогнула и посмотрела большими глазами. А строгий, тоже совсем не папа, дернул щекой. А потом заведующая очень сердилась: не на Маринку, нет, а на Анну Аркадьевну, но от этого было еще противней. Это ж Маринка во всем виновата! Что не понравилась. И воспитателя подвела. А ругают других.

Зато сегодня уже все совсем по-другому. Они пошли в парк, колесо крутится до самого неба, и если задрать голову так, что синий помпон на шапке достанет до капюшона, можно представить, что ты – на самом верху. Так всегда и бывает: если что-то случилось плохое, то потом непременно будет хорошее. Анна Аркадьевна говорит.

Даже шея затекла, так она на колесо смотрела. Сейчас они пойдут в комнату смеха, наверно, пять минут, про которые сказал начальник аттракциона, уже прошли.

Маринка огляделась. Группы не было! Она стояла одна на мокрой, красным песком посыпанной площадке. Как это так? Ушли, а ее забыли? Она почувствовала, как сама собой нижняя губа ползет вниз, выпячиваясь, а из глубины подкатывает басовитое «ыыы». Забыли!

Она прикусила губу, чтоб не зареветь. Может, она не услышала, как ее звали? Значит, сама виновата! Тогда возьмет и исправит: пойдет и спросит у билетера.

И она побежала к будочке с надписью «Касса», приготовив на ходу вежливую фразу: «скажите, пожалуйста». Но оказалась слишком мала. Ее голова не доставала до окошка. Тогда Маринка поднялась на цыпочки и протянула ладонь, в надежде привлечь внимание кассира.

Ведь если есть рука, значит, за ней должен быть человек, который скажет, чего ему надо, правильно? Так обязательно подумает билетер, рассуждала Маринка. Она изо всех сил тянула руку, но вместо того, чтобы услышать ответ кассирши, почувствовала, как на ладошку ей лег листок.

Билетик! Настоящий. Какой и должен быть в парке аттракционов: с одной стороны – разноцветный, а с другой, где написаны мелкие буковки, голубой, как небо сегодня. Значит, Анна Аркадьевна оставила его ей! Надо спросить, на какой аттракцион, решила девочка, но вдруг увидела все сама.

В глубине парка, там, где деревья были толще и выше, на рельсах стоял паровозик. Такой красивый! Тоже цвета радуги, как ее билет. С разными дверями.  Два… три… – считала Маринка. Семь дверей, каждая своего цвета. Открыта только одна. Голубая, увидела девочка. Как ее билет.

Нужно успеть! И она со всех ног побежала, боясь, что последняя дверь закроется и она опять все пропустит. Перед вагончиком, на площадке с лужами и мокрым солнцем, копошились голуби. Кто-то рассыпал семечки, и птицы их торопливо клевали.

Маринка, запыхавшись, влетела с разбегу в голубиную компанию и взбежала по ступенькам за миг до того, как закрылась дверь, еще успев заметить, как далеко за парком в голубое небо взлетела связка желтых воздушных шаров. 

II

Гроздь воздушных шаров, похожих на виноградины, поднималась в небо. Все-таки оторвались, вздохнул Сережа, глядя, как на верхушке купола ветер треплет последний уцелевший воздушный шарик. А на цветастом боку шатра, лихо и наискось, кто-то присобачил четыре огромные буквы.

– Цирк, – сказал Сережа вслух, и сердце застучало чаще. Папа протягивал билеты контролерше, толкая его коляску перед собой.

Сережина мама считала, что после травмы сын должен ненавидеть цирк. Как сама разлюбила, когда случилось несчастье. А шмякнулся Сережка так, что врачи удивлялись, как вообще жив остался. И неизвестно, когда теперь сможет ходить. Но цирк-то причем? Сам виноват, что полез. Но мама считала иначе.

Раньше Сережа тащил родителей на представление каждые выходные, а потом дома не уставал играть, воображая себя то фокусником, то жонглером.

Вот и тогда, четыре года назад, гуляя во дворе, в самом дальнем его конце, у оврага, за которым начинался пустырь и кончался город, на старой развесистой липе он обнаружил тарзанку – веревку с палкой на конце, и решил попробовать трюк, который увидел недавно на представлении.

Прыгал-прыгал, чтоб ухватиться за деревяшку, но не достал – старшие ребята сделали тарзанку под свой рост, и маленькому Сереге было до поперечины никак не добраться. Но плох тот циркач, который убоится трудностей! Сережа вскарабкался по ветвям, бугристым и толстым, как удавы, и ползком, цепляясь руками, долез до веревки. Съехал по ней вниз, до поперечины, и немного поболтался, сидя, будто на качелях и наблюдая, как на дне оврага, в чертополохе и крапиве, треплет ветер клочья пакетов и валяются консервные банки, бутылки да остов ржавой железной кровати.

Пообвыкнув, он решил, что готов повторить трюк гимнаста: уцепиться за палку ногами и раскачаться. Сперва, напрягая ноги и спину, он болтался вниз головой, чуть подергиваясь, но потом поймал ритм, и дело пошло.

У него получилось! Сережа летел, головой вниз, глядя, как быстро, по диагонали, проносится под ним склон: куст дикой смородины, коробка из-под сока, шкурка банана, продранный полосатый матрас…

Потом – наоборот: матрас, шкурка, коробка, смородина…

И тут у него желудок подкатил к горлу.  Он почувствовал мягкий невкусный ком, тошноту, как в автобусе, если сидеть прямо над колесом. Ноги и руки ослабли. И он сорвался, полетел вниз, покатился с откоса, собирая спиной все кочки, колючки и черепки, стукнулся головой обо что-то невыносимо твердое, взорвавшееся, как ему показалось, при ударе и вспыхнувшее в мозгу облаком белых блесток, сияющих, как трико гимнастки.

Очнулся в больнице. Полгода в гипсе, совсем без движения, а мама сказала, что никогда в жизни и ни с кем не пойдет она больше в этот ужасный цирк.

Да ей теперь и не до цирка: с тех пор, как родились близнецы, братишка и сестренка Сережи, у мамы вообще не осталось свободной минутки... 

Мимо афиш и улыбчивых билетеров в потоке шумной ребятни Сережа с папой двинулись внутрь. Миновали сувенирную лавочку, поглазели на будку с  надписью «Аквагрим», пестревшую фотографиями, с которых смотрели детские лица, раскрашенные в тигрят, бабочек, бэтменов и медвежат. Рядом молодая серьезная художница возила кисточкой по лицу толстой девчонки, превращая ее в кошку.

С кошками, кстати, тоже была беда: мама считала, что у близняшек на зверей аллергия. И не давала завести ни кота, ни собаку. А звери очень были нужны.

Теперь, раз он пока не может ходить, нужно пробовать дрессировку. Ну и что, в конце концов, что он на коляске? Если б появилось зверье, Сережа нашел бы нужный подход. Коты и собаки, с которыми изредка удавалось общаться на прогулке, понимали его с полуслова.

Сколько раз, лежа при свете ночника, он думал: если бы можно было переделать заново тот день! Что ему эта воздушная гимнастика! В цирке полно других интереснейших дел: фокусы, клоуны, дрессировщики и жонглеры – всех не перечесть. Не важно, кем, главное – где. И с этим «где» определился Сережа раз и навсегда. В цирке. Но если он пробовал поговорить об этом, родители отводили глаза… 

Представление началось, и он забыл обо всем на свете. Это его мир! Сережа чувствовал себя канатоходцем, и хитроумным фокусником, и ловким жонглером. Он хохотал с клоунами, замирал от переливов флейты укротителя змей, был дрессировщиком и эквилибристом. Представление пролетело, как миг. Зрители потянулись к выходу.

Папа хлопнул себя по лбу:

– Мы же самое главное забыли! – сказал он. – В цирке непременно надо съесть мороженное! Жди здесь, я сейчас, – сказал он Сереже.

Места у них были у самой арены, совсем близко к занавесу. Сережа сидел, наблюдая, как пустеют ряды. И вдруг… 

Длинная мордочка высунулась из-за кулис. Блестящий нос повел вправо-влево, принюхиваясь, и замер, направленный точно в Сережину сторону. Мальчик смотрел во все глаза. Обладатель носа, верней, обладательница, путаясь в алых складках кулис, выбралась на арену.Коричневая такса в блестящем ошейнике деловито осмотрелась и, споро перебирая короткими лапами, направилась прямо к нему.

Перед барьером коротко тявкнула, будто готовясь, чуть отступила, и, взяв разбег, вскочила на бортик.

– Хорошая, – Сережа протянул руку. Собака завиляла хвостом. Мальчик с удовольствием погладил шелковистую шкурку. Такса смотрела внимательно.

– Как дела? – спросил у нее Сережа, и сам же за нее ответил мысленно, мол, хорошо, рада тебя видеть. Почаще заходи, буду ждать.

Он потрепал песью морду, прижался щекой, опасаясь, что сейчас выглянет дрессировщик и заберет неожиданного собеседника. Но никого не было: зрители еще не вернулись, коверные разошлись. Сливины собачьих глаз смотрели прямо на Сережу. Влажный нос ткнулся ему в ладонь. Будто она еще что-то хотела сказать, торопила: ну что же ты? Я ведь не просто так, я по делу. Какой недогадливый!   

Сережа почесал таксу за ушком, потом под ошейником. Тот был холодный, блестящий, и, наверное, здорово натирал. Пальцы скользили по шерсти, и вдруг нащупали под ошейником кусочек картона. «Ав!» –нетерпеливо тявкнула такса.

Сережа взял картонку, сложенную вчетверо, и развернул.

С одной стороны она была радужной – как в считалке про охотника и фазана. Краски были яркими и чуть светились. Перехватило горло от предчувствия, ушам стало жарко: Сережа понял, что это послание, да еще и с таким почтальоном, не может быть чем-то обычным. Он перевернул бумагу. С другой стороны она была желтой, а сверху красовалась надпись «Билет» и еще слова и цифры, помельче. Он прочел, огляделся, не видел ли кто, и торопливо спрятал картонку. Такса будто того и ждала. Тявкнула на прощанье и спрыгнула с барьера. 

– Крем-брюле, –сказал папа, подходя, и протянул ему мороженое.

Сережа вскрыл обертку, наблюдая, как мотнув вправо-влево на прощанье, хвост необычного почтальона скрывается за кулисой. 

III

Вдох-выдох. Ильнара бежала, чтобы прийти в себя. Будет бегать, пока не упадет от усталости! Что делать? В голове стучала мысль о бредовой идее отца. Двадцать первый век на дворе, а у них – средневековье. Отец решил выдать Ильнару замуж. А ей только шестнадцать исполнилось. И поделать ничего нельзя: как отец велит, так и будет. Старшей сестре он тоже доучиться не дал: на третьем курсе из института выдернул. Сказал: хватит, а то слишком умная будешь.

Теперь Ильнару замуж хочет отдать. Ее жениху – сорок три.

Вот и сегодня отец нахваливал ее будущему мужу: какая она  хозяйственная, как здорово понимает в медицине и в травах.

Травы Ильнара знала: ее учила бабушка, выбрав одну из всех сестер. А ей нравилось: запоминала, когда что собирать, как готовить отвар, чем вытяжка отличается от эссенции. А что не знала – чувствовала. Позже научилась лечить: и травами, и руками. Боль могла снять или жар. Еще видеть вперед умела, немножко: как болезнь пойдет. Жаром ли обернется, или – наоборот, обессилит больной, пластом будет лежать, и тогда любой аспирин ему – хуже яда.

Бабушка повторяла ей: ты – иная. Бросить то, что тебе предназначено – большой грех. Дар у тебя, говорила она. Интуиция, поправляла Ильнара. Поступлю в мединститут, на знания умножу.

Теперь – все кончено. Даже экзамены сдать не успела!

Она свернула во двор, обогнула песочницу, где валялся забытый кем-то совок, пробежала мимо скамейки с укутанным в плед мальчиком.

Задумавшись, не заметила выбоину в асфальте и споткнулась. Чуть было не рухнула в лужу с бензиновыми переливами, но успела подставить руки. Так и повисла над лужей, будто собираясь отжиматься.

Да что за день сегодня такой!

Поднялась, чуть не плача. Костюм почти чистый, а перчатки безнадежно испачканы. Столько бед, теперь еще и это!

Ильнара в досаде содрала перчатки и бросила на землю. В висках и груди колотило так сильно, что казалось, сейчас сердце выпрыгнет через уши. Хотелось зареветь. Что за жизнь, в самом-то деле?

Словно горячей волной накрыло девушку. Так уже случалось, несколько лет назад, когда она впервые почувствовала свою силу, жаркую и яростную. Однажды, после ссоры с отцом так обожгло гневом, что казалось, выгорит все внутри. И, чтобы не выдать чувства, Ильнара выскочила из дома, хлопнув дверью.

А во дворе – собаки. Увидели ее и залаяли на разные голоса. А главный, вожак, рыжий, с перебитым хвостом, на нее двинулся, и зубы желтые оскалил.

Ей тогда двенадцать было, и собак она боялась. А тут – даже обрадовалась. Представила мысленно камень в руке: тяжелый, горячий, как уголь. Почувствовала, будто он ей ладонь жжет.

Подняла она руку и вперед пошла. Сама себя со стороны услышала, голос ровный, на одной ноте, аж звенит:

– Я тебя сейчас сама покусаю, – сказала и удивилась. Медленно разжала кулак, чувствуя, как то, яростное и красное, что внутри, будто пружина отпущенная, на собак падает.

И тут вожак вдруг развернулся, залаял куда-то вбок, будто кота на соседней улице учуял. И потрусил со двора, на нее не глядя. А стая за ним. Ильнара тогда даже немножко жалела, что все быстро закончилось.

А сейчас – на кого вылить досаду? Что ей делать? Она наклонилась поднять перчатки.

Перчаток не было.

Прочь от Ильнары, с перчатками в зубах, бешено виляя хвостом, неслась по двору кривоногая такса. 

IV

Такса бежала прямо к Сережке, улыбаясь во все зубы. Это ерунда, что звери не улыбаются. Еще как! Из пасти старой знакомой торчали грязные лоскуты, но не это главное. Она бежала к нему! Нашла его, замечательная, чудная, косолапая собака-почтальон. Значит, он ей тоже понравился! И, если попытаться уговорить маму…

Собака забежала под скамейку, Сережа едва успел протянуть руку, чтоб коснуться коричневой шерсти, и тут же вылетела обратно. С развевающимися по ветру ушами она нарезала круги по площадке, и только сейчас Сережа заметил, что за ней бежит высокая и очень сердитая девчонка в красном спортивном костюме.

– Ты!.. собака! – кричала девчонка. – Отдай сейчас же!

Такса на секунду притормозила, будто прислушиваясь, а потом рванула через двор, к арке.

– Не надо! – крикнул Сережа. Он страшно испугался, что злющая девочка прогонит собаку, и та уже не вернется.

Девчонка обернулась и увидела Сережу. Ее глаза сверкали, когда она шла прямо к нему.

– Твоя собака? – процедила она.

– Моя, - сказал Сережа. Теперь он был окончательно уверен: эта собака должна быть с ним, и никакие аллергии не заставят его отступить, – что ты разоралась? Не пугай ее. Она еще маленькая. – Почему он так решил? Не важно. Сережа теперь будет защищать ее от всех. Даже от старших и очень сердитых девчонок.

– Немедленно. Слышишь – сейчас же! – сказала девчонка, – иди и забери у нее мои перчатки.

– Не могу, – смутился Сережа.

Он не за себя смутился, а за то, что он знал, как будет дальше: сейчас придется объяснять, что он не может ходить, а когда девчонка это поймет, ей станет стыдно, и она начнет, извиняясь, отводить глаза, как родители.

А Сережка, как назло, попросил папу забрать коляску, пока он читает на улице. Потому что он имеет право сидеть на скамейке, как нормальные люди, без инвалидного кресла. На крайний случай, есть мобильник…

– Я сказала, встань и забери у нее перчатки! – Сереже показалось, что девочка его даже не слышит. – Почему все думают, что надо мной можно издеваться?! Что можно делать все, что угодно, а я в ответ и не пикну?

Щеки горели у этой странной девчонки, в глазах был огонь, а кулаки сжались так, что Сережка видел побелевшие костяшки пальцев. Ему стало страшно: показалось, еще секунда, и она его ударит. Краем глаза он заметил, что такса уселась на приличном расстоянии и терпеливо ждет, чем кончится заварушка.

– Встань, я сказала, – повторила девчонка.

Она сказала это очень тихо, но у Сережи заломило в ушах. Он почувствовал, как пылает лоб и колотится сердце. Если бы можно было встать, он бы назло мерзкой девчонке отогнал таксу подальше, или приказал ей проглотить дурацкие перчатки! Он открыл рот, чтоб объяснить, почему не может выполнить девчонкин приказ, но она оборвала его, резко, как хлестнула:

– Встать!

Алая волна накрыла Сережу. Черт возьми! Почему его не слушают! Встать тебе? На, получи! Он изо всей силы уперся руками в скамейку. Он знал, предчувствовал зубодробительный лед, который сейчас рванется ему навстречу, но был страшно зол: на девчонку, на глупые ноги, на все аллергии мира, и, тысяча чертей, на самого себя! Он напряг мышцы. Как он сейчас хряпнется! Распрямил руки и бросил тело вперед.

Мир предстал в неожиданном ракурсе: гораздо выше, чем со скамейки. Он стоял. Алая волна подхватила его и не отпускала. Плед упал, но нелепые ноги в трико – держали. Он изумленно обводил взглядом двор, пошатываясь, раскинув руки, как канатоходец.

До девчонки, кажется, дошло. Она смотрела на его нелепую позу, глаза широко раскрылись, и, хотя пламя по-прежнему пылало в них, но было уже – другое.

– Иди, – попросила она мягко. – Пожалуйста, – и протянула руку.  Алая волна мягко подталкивала, уговаривая: не бойся. Сережа изумленно оперся о девчоночью руку. Он забыл, как это: сделать шаг. И тогда, не зная как быть, он повторил мысленно то, что сказала девчонка: иди. Пожалуйста. И сделал.

Шаг. Второй.

И вот тут, на третьем шаге, он хряпнулся! Но чьи-то руки его подхватили, оказалось, папины, он увидел из окна, что происходит, и прибежал.

Началось светопреставление: появилась мама, какие-то соседи, все что-то говорили, обнимали, хлопали по плечу, папа жал руку девчонки в красном костюме, кланяясь, как японец, и было странно и неловко наблюдать его мокрые глаза.

Такса носилась вокруг, и окончательно стало ясно, что это его, Сережина, собака, никаких возражений, а с мамой вопрос уладился сам собой.

Девчонка, он даже имени ее не знал, растеряно улыбалась и отказывалась зайти в гости. Алая волна оказалась теплой, и он чувствовал, будет держать, пока он не вспомнит, как это – ходить, а потом уже – бегать.

И, конечно, все сразу забыли про перчатки. Да какие тут, к черту, перчатки! Глядя на таксу, окончательно потерявшись среди всей этой круговерти, Сережа вспомнил вдруг, с чего начался этот странный волшебный день.

– Это тебе, – он протянул девочке билет. – Я не знаю, – ответил он на незаданный вопрос. Но, мне кажется, тебе нужнее.

Девочка взяла радужную картонку, и Сережа увидел, как желтый билетик меняет цвет, наливаясь ярко-алым.

– Пока! – сказал он девчонке.

– Пока, – улыбнулась она и пошла со двора прочь.

Уже темнело, он чувствовал себя очень уставшим. Папа подхватил его и понес в дом. У подъезда Сережа обернулся и увидел в полукружие арки, как девчонка легко запрыгнула на подножку припозднившегося трамвая. 

V

Ильнара запрыгнула на подножку и огляделась: никогда еще она не видела такого странного трамвая. Всего семь сидений, и выкрашен он внутри, как и снаружи, в цвета радуги.

Малышка, лет пяти-шести, в шапке с огромным помпоном, улыбнулась ей с голубого сиденья.

– Не бойся, – сказала она. – Теперь все хорошо будет!

Девчушка явно обрадовалась компании и принялась Ильнаре объяснять:во-первых, место должно быть такого же цвета, как билет.

Вот у Марины, так звали девочку, голубое. У Ильнары какого цвета билет? Значит, ее место красное. И у каждого кресла обязательно нужные вещи лежат.

У мальчика-художника оранжевый мешок был, с красками и кистями. Он до Маринки в трамвае ехал. Только с ним скучно было. Она против мальчишек ничего не имеет, но все-таки девочки – это намного интереснее, правда? А он всю дорогу молчал, только улыбался. Даже когда чудеса начались!

– Что за чудеса? – спросила Ильнара.

– Посмотри в окно! – засмеялась Маринка. – Мы же летим!

Ильнара выглянула в окно. Трамвайчик оторвался от земли! Внизу остались дома с крапинами светящихся окон, голые деревья, купол цирка и чертово колесо, похожее сверху на велосипедное, со спицами. Сердце замерло. Этого не может быть, подумала она. Но… ведь летят! Значит, все-таки может?

Под красным сиденьем нашелся докторский чемодан и толстенный медицинский справочник. Откуда? – удивилась Ильнара.

А малышка тем временем рассказывала: как она села в трамвай в парке, и вагончик поднялся над облаками, полетал, а потом приземлился в очень красивом месте, где на холме стояла башня, в которой богу молятся, с золотым куполом и крестиком наверху. Там и вышел неразговорчивый мальчик-художник. Его встретил дяденька в черном платье, с длинными волосами и бородой.

– Этот, как его, папушка? – наморщила лоб Маринка, вспоминая слово.

– Батюшка? – засмеялась Ильнара.

– Ну да, – подтвердила девочка. – А внизу река текла. Тоже красивая. И большие буквы висели, мне мальчик прочел. «Требуются лестораторы».

– Рестораторы? – удивилась Ильнара, – повара, что ли?

– Нет, которые испорченные картины перерисовывают, – нахмурилась Маринка.

– А, реставраторы, – догадалась Ильнара. 

Ильнара наблюдала, как проносятся под ними пышные белые облака. Малышка, устав от впечатлений, дремала. Ильнара смотрела в окошко и ни о чем не жалела. Она вернется. Когда придет время. А сейчас ее ждут. Она чувствовала, что именно ее. Интуиция? Теперь она в нее верит.

И не то чтоб не удивилась, скорей, обрадовалась, когда трамвай снизился и открыл дверь. Снаружи пахнуло жарко и пряно, и улыбчивые женщины в сари с родинками меж бровей вышли навстречу.

Бесконечно высокое небо. Горные макушки спрятались в облаках. Тибет? – сама себя спросила Ильнара. Может быть…

Маленькая Маринка махала из окошка.

Ильнара улыбнулась ей и пошла по тропе вверх, услышав, как звякнул трамвай на прощанье, и закрылась красная дверь. 

VI

Ильнара вышла, и Маринка опять осталась одна. Было немножко грустно: почему она дольше всех едет?

Она еще раз проверила свой чемоданчик. Там лежало самое необходимое: коробка конфет и голубые балетные туфельки.

А у Ильнары в чемодане были докторские железячки и пузырьки. Она как открыла, так и ахнула. И еще книжка: толстая и без картинок. Ей Ильнара больше всего обрадовалась. Вот смешная! Без картинок, а она и рада. Жалко, что вышла. Маринка, может быть, тоже осталась бы с красивыми тетями в длинных платьях. Но почему-то чувствовала, что ее ждут в другом месте.

Трамвайчик летел. Маринка подумала, что Ильнара настоящий доктор, и она, когда вырастет, тоже станет врачом. Если не передумает. Потом задремала.

 Проснулась вдруг, выглянула в окошко. Цветные дома с яркими крышами, зеленые садики и много-много воды было внизу. Море, догадалась Маринка. Трамвайчик снижался. Девочка поняла, что ей выходить.

Было немного страшно, но голубая дверь открылась, запахло летом и свежей травой. Она сошла по ступенькам, держа чемоданчик. Ветер был теплым и соленым на вкус.

Маринка пока не видела никого и на секунду испугалась, что осталась одна. Услышала журчанье воды и обернулась.

Вода лилась из шланга, а цветы, оранжевые и синие, она таких раньше не видела, тянули к дождику лепестки.

Поливала тетенька. Красивая, словно принцесса. Даже лучше – как Анна Аркадьевна. Потому что добрая, это сразу понятно. С принцессами часто не разберешь, хорошие они или злые. Эта – добрая, точно. У злючки ни за что такие цветы бы не выросли. Нарядные клумбы тянулись вдоль дорожки к зеленому домику.

Светловолосая женщина тоже увидела Маринку.  Серые глаза ее округлились. Она выронила шланг, взмахнула рукой, будто снимая с глаз паутину.

И бросилась ей навстречу.

–  Мама, –  сказала Маринка утвердительно и зарылась лицом в шуршащую юбку...